(продолжение, начало здесь)

Я нашла Дона через сеть связей,
существующую внутри любой профессии, а также
каждого подпольного сообщества. Это происходило
в шесть ступеней: любого журналиста от нужного
источника отделяет шесть телефонных звонков. Дон
— выдающийся специалист, он известен метрдотелям
лучших ресторанов по обе стороны залива как
большой гурман, у него есть прекрасная яхта,
стоящая в Сосалито. Ему около пятидесяти, он
женат и имеет двоих детей. Почему он захотел
рассказать мне о своем опыте связывания? Он
говорит, что доверяет мне. Я подозреваю, что,
боясь разоблачения, он одновременно томится в
ожидании случая, который бы открыл потайную
дверь и положил конец его двойной жизни. Он идет
на маленький риск, который может привести (но
вряд ли приведет) к раскрытию его секрета.

— Я не поддерживаю отношений с какой-то
одной «дом», — говорит он, — но встречался по
крайней мере хоть однажды со всеми женщинами —
знаменитыми специалистками в связывании, в этой
стране и некоторых городах Европы. Я много езжу
по делам. Деньги позволяют мне выбирать то, что я
хочу. Если у меня дела в Брюсселе, то я вполне могу
разрешить себе поездку в Гамбург, чтобы
повстречаться с Карен Хенсалл. Возможно, я просто
боюсь видеться с одной женщиной на регулярной
основе.

— Боитесь чего? — спрашиваю я.

Мы сидим на веранде ресторана в Сосалито с
прекрасным видом на залив. Нам видна его яхта. В
сумерках через залив начинают сверкать огни
Сан-Франциско. Ну так чего же ему бояться?

— Стать слишком зависимым от женщины, —
говорит он. — Если иметь постоянную связь с «дом»,
она обретает гораздо больше контроля надо мной,
чем это возможно при единичных встречах. Я был с
Кэйе Бакли дважды за последние несколько лет. Она
очень хорошо выполняет свою работу, она одна из
лучших. Но если бы я виделся с ней раз в неделю или
даже в месяц, она могла бы приобрести большее
значение в моей жизни. Потому что она
действительно меня понимает.

Он отводит назад прядь белокурых волос, которую
морской бриз отбросил ему на лоб. У него сильные
руки. Я могу вообразить, как они ласкают мои груди
или раздвигают мне ноги. Когда Кэйе Бакли берет
руки, подобные этим, и заламывает их за широкую
спину, интересно ли ей, как они ощущались бы на ее
теле?

Волосы Дона высветлены, но довольно искусно. Я
так и вижу его терпеливо сидящим под одной из
этих маленьких шапочек в престижном салоне, где
его укрывают в занавешенной комнате, пока
схватится краска. На руках у него — маникюр.
Рыжевато-коричневые льняные слаксы сохраняют
стрелки, несмотря на то что день подходит к концу.
Он улыбается, заметив мое внимание к деталям. Его
глаза слишком синие, чтобы это был натуральный
цвет. Контактные линзы.

— Я стараюсь сохранять форму, — говорит
он, — по разным причинам, в частности и потому, что
мне не хочется выглядеть смешным дряблым
неряхой, когда меня подвешивают связанного.

Мы оба смеемся. Я могу представить его
подвешенным к подъемному механизму — желудок его
не подведет.

— Самолюбие, — роняет он. — Говорят, что
мужчины более самолюбивы, чем женщины. Я сам тому
подтверждение. — Он делает паузу. — Интересно, не
смеются ли про себя все эти женщины над
нелепостью своих «пленников»? Я слышал, что Кэйе
Бакли смеется, когда подвесит мужчину. Я не могу
вообразить что-либо более унизительное, чем быть
осмеянным.

— А где вы это слышали? — спрашиваю я его,
хотя я тоже это слышала, более того, от нее самой:
этот издевательский смех — часть услуг, которые
Кэйе оказывает клиентам. Нет ли у этих мужчин
определенной тяги к унижению?

— От одной «дом» из Нью-Йорка. — Он смыкает
руки вокруг чашки с двойным кофе со сливками,
стоящей перед ним, словно человек, согревающийся
холодной ночью, и говорит: — Я считаю себя
«подчиняющимся». Это тайна, которой я не могу
поделиться с женой.

* * *

Представьте себе, что вы не в состоянии
поделиться своим самым потаенным желанием со
своей партнершей, потому что вы стесняетесь
облечь ваши идеи в слова. Теперь представьте, что
вы думаете: ваше желание чересчур постыдно,
чересчур низко для ушей вашей возлюбленной. Если
вы это представили, то узнали, какова жизнь у
Дона. Он думает, что болен. «Домы» говорили ему,
что это не так, но он им не верил. («Почему я должен
доверять их мнению? Они проводят свою жизнь с
больными ублюдками вроде меня».) К идее о
медицинском лечении он относится не слишком
серьезно, может быть, оттого, что не верит, что с
ним произойдут какие-то изменения, а может,
оттого, что он не хочет расставаться с тем, что
приносит ему наивысшее удовольствие. В данное
время он находит отклик на свои нужды. А в
результате ему пришлось бы принести все это в
жертву, в надежде найти какой-то другой путь к
удовольствию. Свой же путь он спланировал сам,
хотя, возможно, он более извилист и сложен, чем
мог бы быть.

— Я не верю в лечение, — говорит он,
доверительно понизив голос. — У нас с женой
несколько лет назад был трудный момент, и мы
обращались в консультацию. Я пошел туда, чтобы
угодить ей, чтобы она поняла: я серьезен в
намерении сделать ее счастливой в браке. Я сказал
доктору то, что он хотел услышать, и мы были
объявлены «излеченной» парой и отправлены
восвояси. Лечение — это дерьмо собачье. Вы
изучаете их язык и говорите с ними на нем; после
этого они совершенно счастливы по вашему поводу.
Наши проблемы в то время не имели ничего общего с
сексом, — уверяет он, широко разведя руками, а
затем кладет их плашмя на стол. Интересно, не
пример ли это того языка движений, которым он,
возможно, пользуется на деловых встречах. — Она
думала, что я слишком занят на работе и
недостаточно занимаюсь ей и воспитанием детей. У
нее не было никаких трудностей в сексе. Дважды в
неделю мы делали это в достаточно разнообразных
позициях. Я делал ей куннилинг. — Он улыбается. —
Она была удовлетворена. Единственная вещь,
которая примиряет меня с моим сексуальным
поведением, — это то, что я знаю: используя
фантазии о связывании, которые держат меня во
время секса в возбуждении, я могу удовлетворить
ее.

Мне хочется положить на его руку свою и сжать
его запястье большим пальцем. Я знаю секрет Дона
и нахожу его привлекательным. Не его ли
готовность к подчинению вызывает у меня отклик?

— Вы когда-нибудь связывали мужчин? —
спрашивает он.

— Нет, — отвечаю я, потому что, мне
думается, мои забавы с шелковыми поясками он не
сочтет «связыванием».

Дон вспоминает о старых журналах с культовой
«связанной королевой» Бетти Пейдж, которые он
рассматривал, еще будучи школьником. Он
возбуждался от фотографий, на которых она была
изображена на разных стадиях раздевания, но
совсем обнаженной — довольно редко, а в основном —
связанной веревкой. Бетти широко снималась
многими разными фотографами в качестве модели
для календарей и плакатов, но фото с путами
делались только Ирвингом Клоу, который, видимо,
был одержим сексуальным связыванием. Бетти
быстро стала его самой знаменитой моделью, а их
сотрудничеству часто приписывается заслуга в
распространении связывания в качестве элемента
эротики в США.

Дон представлял себя на месте Бетти. Он
воображал себя в ее позе, беспомощного и
покорного, находясь в состоянии сексуального
возбуждения. В отличие от других, он не ставил
себя в положение «мучителя», невидимой личности,
обвязывающей Бетти веревками. Он не видел в этом
ничего странного, пока в старших классах не
поучаствовал в пьесе вместе со сверстниками. Кто
думал, что его юношеские фантазии настолько
отличаются от фантазий остальных?

— Я не помню, что это была за пьеса, но мне
досталась явно отрицательная роль. Я провел
большую часть сценического времени привязанным
к стулу. Сказать я должен был с полдюжины строчек.
Я был жертвой или схваченным преступником, точно
сказать не могу. Все, что я помню, — то, что у меня
случалась жуткая эрекция, когда меня привязывали
к этому стулу. Я молился, чтобы никто этого не
заметил, но это, само собой, произошло. Пара
парней безжалостно намяли мне бока. Они решили,
что я так разгорячился из-за «звезды» нашей
пьесы, маленькой блондиночки, которая гарцевала
передо мной туда-сюда, пока я был привязан, ее
остренькие груди распирали свитер. Мне пришлось
действительно приударить за ней, так как я хотел,
чтобы парни, надававшие мне по ребрам, списали
причину моей эрекции на нее. Я больше не вернулся
в школьное собрание. Мои старые товарищи,
наверное, решили, что успех вскружил мне голову.
Но я не хотел, чтобы меня вспоминали в связи с
пьесой.

Этот инцидент принудил Дона пересмотреть
взгляд на свои сексуальные реакции, которые, по
его заключению, оказались «ненормальными». Ему
не понравилось то, что он увидел в зеркале своей
психики, и, чтобы победить тот негативный образ,
который он себе сам создал, он стал упражняться в
удовлетворении своих партнерш, в частности, с
помощью орального секса.

— Откуда берутся вещи, подобные этой? —
спрашивает он. — Я не верю, что так зациклился на
этом из-за того, что смотрел те старые фотографии
Бетти. Ведь сколько мужчин и мальчишек
мастурбировали на Бетти Пейдж, не приходя после
этого к причудливому желанию быть связанным. Я не
могу припомнить ничего из моего детства, —
продолжает Дон, — из того, каким образом родители
наказывали меня, что могло бы привести на эту
стезю. В нашей семье секс не был темой разговоров.
Мои родители происходили из кальвинистов, это
были прямые и правильные люди, не имевшие много
удовольствий в жизни. Я не могу припомнить знаков
сильной привязанности или открытой
сексуальности у родителей. Но также не было даже
косвенных оскорблений в их отношениях со мной
или между собой. Я читал о людях с похороненными в
подсознании воспоминаниями об оскорблениях
детства, но я не думаю, что я один из них.

Озадаченный и смущенный развитием своего
желания, он никогда никому не говорил, что не
может поддерживать эрекцию и эякулировать, не
представляя себе ситуации с «крутым
связыванием». Когда он пытался фантазировать на
другие темы либо сфокусировать внимание на
партнерше, эрекция резко ослабевала. Ничто не
может заставить его член напрячься, кроме
фантазий на тему связывания.

— Покуда я фантазирую, я в полном порядке,
— он самокритично посмеивается. — Если моя жена
когда-нибудь научится читать мои мысли, у меня
возникнут проблемы. В тех редких случаях, когда я
старался заниматься сексом без мыслей о
связывании, я был не в состоянии исполнить свои
супружеские обязанности.

Дон подпитывает свои фантазии, посещая
какую-нибудь «дом» раз в месяц или реже. Он платит
только за жесткое связывание, не желая бичевания,
электрических ударов в гениталии или «игры в
протыкание» (установление на соски или мошонку
колец, которые после встречи могут быть удалены) —
это виды практики, которые он считает «уже
совершенно выходящими за рамки». Когда ему
выпадает возможность встретиться с «дом»,
специализирующейся на веревочном японском
связывании, он ее не упускает, потому что это
«удовлетворяет куда лучше», чем при-вязывание к
столу кожаными полосками. Процесс продолжается,
в зависимости от места, от часа до трех с
половиной и стоит от двухсот до тысячи долларов
за прием.

Он также практикует одиночное связывание не
реже раза в месяц, иногда чаще, и только во время
поездок.

— «Дом» из Амстердама научила меня, как
можно самому привязать себя к кровати системой
веревок, прикрепленных к замку с комбинациями.
Перед тем как это сделать, я устанавливаю на
лампе около кровати автоматический таймер. У
меня остается около десяти минут до включения
таймера, после того, как я себя привяжу. Он
отключает лампу, и я не могу видеть замок до тех
пор, пока она вновь не зажжется, как правило —
спустя три часа.

Для меня это сильное переживание. Перед тем как
погаснет свет, я думаю обо всем, что может
произойти, пока я не буду видеть замок и не буду
способен себя освободить. А что, если случится
пожар? Другое происшествие? Что, если позвонит
среди ночи жена? Если позвонят или придут и
постучат деловые компаньоны, с которыми я
разъезжаю? Самым худшим было бы, если б они
встревожились, что не могут меня разбудить, и
позвонили в службу безопасности гостиницы,
которая впустила бы их в номер. А там я, гол, как
сокол, прикручен к кровати, а мой «петушок» в
полной боевой готовности. Это было бы моим
концом, не так ли?

Когда загорается свет, Дон освобождается. Он
сматывает веревки и прячет их вместе с замком и
таймером во втором дне чемодана. Но он не
мастурбирует.

— Я никогда не онанирую во время или
после связывания, — говорит он. — Это каким-то
образом изменило бы баланс внутренних сил во мне.
Просто я так не делаю.

Спустя несколько недель после свидания с ним я
натыкаюсь в «Спектейторе» — калифорнийском
секс-еженедельнике — на вкладыш с фото,
посвященный связыванию, который заставляет меня
подумать о Доне. На фото — связанная женщина,
брюнетка, которая, хотя внешне не похожа на Дона,
обладает той уязвимостью, что вызывает
воспоминания о нем. Позже я показываю этот
вкладыш с фотографиями одной женщине,
«подчиняющейся», которая тоже любит, чтобы ее
связывали. Я спрашиваю, почему это ее возбуждает.
Она говорит о любви — любви, изливающейся, как
думают «подчиненные», от «дом», которая их
связывает. Ее цветистые слова не могут ответить
мне на мои вопросы и ничего не объясняют тем
непосвященным, которые не в состоянии понять эту
потребность, это желание быть крепко-накрепко
связанным.

Это любовь, настаивает она. Что же здесь общего
с любовью?