(продолжение, начало здесь)

Все большее число
поклонников жесткого садомазохизма верят в то,
что практика причинения боли поднимает их на
более высокую духовную плоскость, чем та, которую
занимает остальное большинство. Они говорят о
садомазохизме с благоговением, словно о религии.
Я отношу таких “духовных” людей к одной из трех
групп серьезных садомазохистов. Остальные две
включают в себя тех, кто использует унижение и
наказание как катарсис, и романтиков, людей (в
основном, это женщины), которые должны быть
романтически вовлечены в игру своими партнерами,
прежде чем сами примут в ней участие.

Лесбийская “госпожа”, клерк из
Чикаго, рассказала мне:

“Я несу полную ответственность за
существование моей любовницы-рабыни. Ее разум и
дух — такой же объект моей заботы, как и тело.
Через боль я поднимаю ее до такого духовного
уровня, которого она не достигла бы другими
способами”.

Один “господин” сказал о своих
отношениях с “рабыней”:

“Я знаю, как использовать ее боль,
использовать те эндорфины, которые вызывают
определенный уровень боли, чтобы привести ее в
состояние эйфории, причем эйфории как телесной,
так и духовной. По-другому мы никогда не смогли бы
достичь такой близости в нашем союзе. Если
говорить простыми словами, наша связь глубже,
теснее и одухотвореннее, чем связь в паре, не
практикующей садомазохизм. (Здесь стоит
отметить, что оба партнера, о которых идет речь,
не нуждаются в работе, имея доход с ценных бумаг,
так что у них есть время для процедур наказания,
которые длятся до шести часов.)

Алан и Алисия также уверены в том, что
садомазохизм может стать дорогой к духовному
просвещению и единству в браке. Они напоминают
религиозных фанатиков, которые имеют половое
сношение, только преследуя высокую цель
продления человеческого рода. Один ищет
религиозную эйфорию в ударах хлыста, другой — в
молитвах. Оба — несгибаемые моралисты, и жизнь их
протекает по весьма узкому руслу.

— На то, чтобы распознать свою тягу к
подчинению и смириться с ней, у меня ушло немало
лет, — говорит Алисия.

Она нервно дергает концы своих
длинных светлых волос, таких сухих и уставших от
различной обработки, что, кажется, они порвутся у
нее в руке. Если не обращать внимание на волосы,
она довольно хорошенькая с банальной точки
зрения. Тоненькая, ухоженная, одетая в джинсы и
свежую белую блузку, на белых кедах ни единого
пятнышка, — она выглядит типичной мамой из
пригорода, лет тридцати с хвостиком. Набросьте
небрежно ей на плечи свитер, усадите ее в
“тойоту”, припаркуйтесь напротив футбольной
площадки, и чей-нибудь ребенок обязательно
направится к ней, думая, что его отвезут домой.

— Моя мать во всем была совершенно
покорна отцу, — продолжает Алисия, выпуская из
руки волосы, которые мягко падают ей на плечо.
Алан протягивает руку и убирает ее волосы
обратно за спину, словно внезапно заметил их
плохое состояние. — Она уступала ему постоянно.
Ему выбирались лучшие куски мяса, для него
доставался последний кусочек торта. Никто не мог
читать газету, если он не прочел ее до конца.
Вечером каждого дня их совместной жизни она
ложилась спать, только когда он решал, что пора в
постель, никогда не ложась до него или после.
Временами он относился к ней просто-таки
оскорбительно. Нет, я не думаю, что это был
садомазохизм. Если он и имел место, для них было
бы лучше это прекратить.

— Вам ясно, почему? — перебивает ее
Алан.

— Нет, — признаюсь я. — Действительно,
не ясно.

— Существует разница между плохим
обращением и “властвованием”, — говорит он. — Ее
отец был тираном. А я “властитель”. Я хочу
доставить Алисии большее удовольствие, чем она
могла бы получить каким-либо другим путем. А
злоупотребляющий своим положением мужчина
вообще не желает, чтобы его женщина получала
удовольствие. Ее мать раболепствовала перед
мужем. Алисия же — “подчиненная”. Между этими
понятиями есть различие. Вам ясно, о чем я?

— Он прав, — энергично кивает
головой Алисия. — Алан меня уважает. Он не
преступает пределов. А мой отец не имел к матери
никакого уважения.

Она допивает свой напиток, и Алан
просит официанта подать еще один. Она вновь
бросает на него взгляд, полный покорности и
любви. В ее глазах нет ни вопроса, ни вызова, ни
намека на независимость или индивидуальность, ни
того проблеска, который говори;! бы: “Я тебя
люблю, но есть предел, за который ты не можешь
перейти”. Как Алану удается подогревать в себе
интерес к женщине, не оказывающей ему никакого
сопротивления?

— Когда я впервые заинтересовалась
садомазохизмом, я захотела узнать: если меня
станут притеснять, как мою мать, будет ли это тем,
чего мне хочется? — продолжает Алисия. — Именно
таким образом я пришла к своему нынешнему
положению.

Первый садомазохистский опыт Алисии
проходил с “доминирующей” женщиной, с которой
они делили комнату после колледжа. Эта женщина
любила привязывать ее к кухонному столу и
прицеплять прищепки к ее соскам и половым губам.
(“После этого она целовала меня и наносила удары.
Затем она делала куннилинг, постепенно снимая
прищепки”.) Когда их связь подошла к концу,
Алисия начала активные поиски “доминирующего”
мужчины.

— Я делаю Алисии куннилинг, —
произносит Алан. — Вы удивлены? Иногда я думаю, что
она тоже должна почувствовать свое тело как
объект поклонения. Вам ясно, о чем я?

Мне ясно, что я хочу остановить его
часы. Алан выявляет во мне скрытую “дом”.

— Я знала, что я не лесбиянка, —
разъясняет Алисия. — В тех отношениях меня
привлекал садомазохистский аспект, а не
лесбийский. Она многому научила меня, а главное —
как найти то, что мне нравится. Я никогда не знала,
что существуют бары, где собираются
садомазохисты, или общественные клубы. Она
возила меня в Нью-Йорк и водила меня в такие
места. После нашего расставания я ездила туда
одна по уик-эндам, это было достаточно далеко от
моей работы, и я могла не волноваться, что меня
увидит пациент или коллега. Иногда я попадала в
ситуации и более жесткие, нежели мне хотелось. Я
помню одного мужчину, обожавшего истязать груди.
Он держал зажимы и груз на них чересчур долго для
меня. Я агонизировала. Я плакала и кричала, чтобы
он прекратил, но он все равно продолжал. Мои груди
болели после этого на протяжении двух недель. — Ее
глаза наполняются слезами. — Это было жуткое
время в моей жизни. Я знала, кто мне нужен, но
найти этого мужчину было трудно.

Она встретила Алана на
рождественской вечеринке в общей комнате в
квартирном комплексе, в котором она жила. Он был в
сопровождении другой женщины, но ненавязчиво дал
Алисии свою визитку и сказал, чтобы она ему
позвонила. Она так и сделала.

— Мы распознали друг друга в один миг,
— говорит она. — Я знала, что он “доминирующий”, он
же увидел во мне “подчиненную”, хотя по одежде
этого нельзя было сказать.

— Я обладаю силой, глядя в глаза,
действительно их видеть, — добавляет он. — Когда
той ночью мы смотрели друг на друга, было похоже,
что мы уже знаем все, что нам необходимо знать.
Она первая опустила глаза, можно сказать, она
была потрясена. Она увидела мою силу. Мы
неизбежно должны были быть вместе. Вам ясно, о чем
я?

Их отношения переросли в статус
“хозяин — раб” гораздо быстрее, чем за те девять
с половиной недель, что описаны в одноименном
популярном садомазохистском романе. Когда Алан
на первом их свидании занимался с ней любовью, он
шлепал ее по ляжкам, энергично щелкая по ее
клитору большим пальцем, и яростно двигался во
время сношения, то входя, то выходя из нее. На
следующий день она нехорошо себя чувствовала и
слегка колебалась, хочет ли она встретиться с ним
вновь или нет. Может быть, кроме грубого секса,
она больше ничего не получит? А хочется ли ей
такого снова?..

— Потом он мне позвонил и сказал,
чтобы я потрогала себя за те места, в которых я
чувствую боль, — продолжает она. — Я сделала это. Он
разговаривал со мной, пока я себя трогала, до тех
пор, пока я не разгорячилась. “Не хочешь ли
зайти?” — спросил он. Я сказала “да”. Он велел мне
не добиваться оргазма самой. “Трогай себя, пока
не будешь на пороге оргазма, а затем остановись”,
— сказал он. Я подчинилась.

Я вспотела и хватала ртом воздух, мне
так сильно хотелось кончить, но я делала так, как
он велел. Вот когда я поняла, что он — мой
“господин”. Если он имел надо мной такую власть,
когда его даже не было в комнате… Да, это не могло
не произвести впечатление.

Прежде чем повесить трубку, он
спросил: “Ты понимаешь, почему я был с тобой так
груб вчера ночью?” Я понимала. Он хотел, чтобы я
ощупывала больные места, ощущала в них его и его
власть надо мной. Он хотел пометить меня.

Через месяц после их первого
свидания она уже носила подаренные им кольца,
продетые через соски и половые губы.

— Протыкание было болезненным, —
говорит она, — но я никогда в жизни не была так
счастлива. Когда все завершилось, я упала в его
объятия без чувств. Я была в экстазе от боли.

Для Алисии экстаз достижим через
боль и унижение. (“Необходимо, чтобы он меня
унижал, — необходимо мне, а не ему”.) Физическое и
словесное унижение — немалая составляющая
садомазохизма, особенно на уровне “хозяин —
раб”. От “подчиняющегося” могут потребовать
ползать по комнате, надев ошейник, или стоять
обнаженным перед компанией, выставив напоказ
гениталии. Один мужчина-“раб” рассказывал мне,
что его “хозяйка” развлекалась, играя с ним “в
собачку” на заднем дворе их пригородного дома.
Одетый лишь в кожаный бандаж и ошейник, он бегал
на четвереньках за мячом, который она бросала,
поднимал его ртом и приносил к ее ногам. Другой
поведал мне, что его “госпожа” любила
выгуливать его на поводке и в ошейнике по своему
району в Гринвич-Виллидж, где, честно сказать,
подобное поведение может вызвать реакцию
посильнее, чем мимолетный любопытный взгляд.
Если бы они уехали в маленький городок в штате
Мэн, именно это могло бы быть унизительным
переживанием.

Некоторые “хозяева” и “хозяйки” по
мере развития отношений увеличивают риск
разоблачения соседями, незнакомыми людьми и даже
полицией. Алан и Алисия более осторожны из-за
страха того ущерба, который может быть нанесен
таким поведением ее практике, приносящей три
четверти семейного дохода. Когда он желает
унизить ее на людях, он отводит ее в
садомазохистский клуб, привязывает к столбу для
порки и передает кнут незнакомому мужчине. Если
она кричит слишком громко, он заставляет стоять
ее у столба целый час, не прекращая порки.

Но, несмотря на это, большую часть
времени он унижает ее словесно в уединении
собственного дома.

— Как вы можете разговаривать о любви
и духовном развитии, если вы называете ее
“подстилкой” и “шлюхой”? — задаю я вопрос. — Если
вы жестоко отчитываете ее за проступки, подобные
тому, что она дрожит, когда изображает столик для
вашего бокала с вином?

— Это не звучит словами любви для вас,
— отвечает он, — потому что вы не понимаете путей,
по которым идет любовь других людей.

— Когда он называет меня шлюхой, —
говорит она, — это напоминает мне, что я искупаю
свои недостатки каждым перенесенным ударом
плетки. Когда он сечет меня — настоящим ли
хлыстом, словесно ли, — он устраняет мою
дефективность.

Что в этом контексте означает “свои
недостатки”? Как связан кнут с ее
несовершенством? Для непосвященных эти фразы
лишены какого-либо смысла. Но я регулярно слышала
подобное от “подчиненных”, когда они описывали
свою веру в то, что перенесение боли и унижений,
наносимых им “хозяевами”, позволит им
приблизиться к духовному совершенству.
Соответственно, они просят своих “господ”
действовать такими методами, которые нам видятся
жестокими и не имеющими ничего общего с любовью.

— Большинство людей не видит красоты
в “Истории О”, — добавляет Алисия. — Им кажется,
что она потеряла себя, отдав свою личность и волю
во власть господина. Они думают, что это жестоко.
Люди не видят обратную — и прекрасную — сторону:
лишая ее своей воли, господин оказывает ей
неоценимую помощь в замене ее прошлого “я” на
нечто гораздо лучшее.

— У меня огромная сила воли и жесткая
самодисциплина, — утверждает Алан. — Я отказался
употреблять в пищу дары моря, которые я очень
люблю, потому что хотел очиститься,
усовершенствовать себя. Вы не сможете сказать,
что как бы передав свою волю мне, Алисия вверила
себя в руки человека, который остановился в своем
развитии.

— Кроме того, — прибавляет Алисия, — он
не сделает мне того, чего бы я не смогла вынести.
Люди, не вникшие в садомазохизм, считают, что мы
наносим увечья своему телу, но это не так. Мы
этого не делаем.

Я размышляю о ее проколотых сосках и
половых губах. Увечье ли это? Не мерзнут ли эти
участки плоти из-за колец зимой? У меня временами
страшно замерзают мочки на ушах — из-за того, что я
ношу серьги.

Мы покидаем “Копабанану” вместе и
идем вверх по Саут-стрит. Алан критически
отзывается о мусоре на улицах, о трансвеститах, о
японских туристах и подростках из пригородов,
одетых в кожу.

То, что они межрасовая пара,
привлекает мало внимания в этой разношерстной
части города, а если это и вызывает какие-то
эмоции, то по большей части положительные. Я
замечаю двух молоденьких белых девушек, следящих
за Аланом жадным взором. Почему бы и нет? Он
строен и высок, его движения элегантны и
грациозны. Как пара они выглядят
сногсшибательно.

Даже зная то, что я о них узнала, я
смотрю на этих двоих, и хочется поверить, что их
половая жизнь полна страсти, как в порнофильме.
Его большой блестящий член раздвигает бледные
губы ее влагалища, покрытые восхитительным,
почти белым пухом. Его полные губы нежно
приближаются к ее розовому соску, и он посасывает
его, пока она стонет в экстазе. Я хочу, чтобы они
были фантазией из сцепленных между собой частей —
поблескивающих черных и сочно-розовых. Мне
хочется, чтобы они были моей фантазией. Но это,
увы, не так. А главное, я не хочу, чтобы негр,
потомок рабов, был рабовладельцем. Но это так.
Неудивительно, что он сразу стал меня раздражать.

— Парни не должны красить губы, —
говорит он. Чуть позже: — Вы обратили внимание на
ту девушку? У нее спереди волосы голубые. Она что,
думает, так она привлекательнее? — Он корчит
гримасу мужчине с плакатами на спине и груди,
рекламирующими “Кондом Нэйшн”, магазин
презервативов.

— Урод, — произносит он.

Я спрашиваю, не сводит ли его с ума
чудесный запах чизбургеров с кружочками лука,
доносящийся из кафе. Он вновь делает гримасу и
терпеливо разъясняет мне, почему он отказался от
мяса. Мы расстаемся на углу Саут-стрит и Шестой;
он обещает, что позволит мне побеседовать с
Алисией наедине. Я хочу узнать, как ее
“подчиненный” стиль жизни отражается на ее
способности давать советы другим. Способна ли
она помочь другим женщинам развить себя,
вырваться из ненужных отношений и связей,
выяснить сексуальные запросы? Он говорит, что да,
но как? Спустя недели, после нескольких переносов
встречи, она призналась, что Алан передумал.

Еще несколько недель спустя Алан
прислал мне письмо, описывающее его детство на
Юге, службу в армии в Западной Германии, где он
открыл для себя садомазохизм с готовой на все
проституткой, и различные профессии, которые он
сменил за свою жизнь. Его мать была
“целительницей”, пишет он, она клала ему руку на
голову, если у него была ангина, и давала ему
аспирин или антибиотик. Он ненавидел свою мать,
потому что ее никогда не было рядом с ним, в
буквальном смысле слова. В большинстве случаев
он просыпался утром в одиночестве, ел что-нибудь
(если было что), одевался и шел к остановке
школьного автобуса. Отца тоже никогда не было
поблизости, так как он исчез почти сразу после
того, как мать забеременела. “Я не поехал на
похороны матери, — пишет Алан, — это вам сразу
скажет обо всем”.

Не имея братьев и сестер, теток,
дядек, бабушек и дедушек, Алан был один в мире,
пока не женился на Алисии. Теперь и она почти
совсем одна, не считая Алана, потому что Алан
ограничил количество времени, которое она может
проводить с семьей. “Они не понимают, что она во
мне видит, — пишет он. — Я думаю, они — расисты”.

Основной вопрос тех, кто не
увлекается жестким садомазохизмом, к тем, кто его
практикует: “Почему вы занимаетесь этой
ерундой?”

После встречи с Алисией и Аланом меня
тоже беспокоил этот вопрос. Почему она
подчиняется? Почему он доминирует? Как они это
могут называть любовью? У меня было какое-то
тяжелое чувство в отношении Алисии. Дон, который
платит деньги, чтобы быть накрепко связанным,
контролирует свою покорность. Алисия, как мне
кажется, властна над собой куда меньше, хотя я
могу и ошибаться на сей счет. Она зарабатывает
гораздо больше денег, чем Алан. Являются ли
деньги ее скрытым резервом власти? Или она станет
еще более покорной? Я воображала ее спящей в
ящике, вделанном между матрацем и пружинами, пока
он спит сверху на кровати (как другие “рабыня” и
“хозяин”, с которыми я встречалась).

Перед началом работы над этой книгой
я была приглашена на “Шоу Ричарда Бея”, когда
темой были садомазохизм и фетишистское
поведение. Как журналистку, освещающую вопросы
секса, меня усадили посередине студии, рядом с
фетишистом ножек, “хозяином” с его “рабыней”,
“хозяйкой” со своим “рабом”… и полицейским,
считавшим, что их всех следует арестовать.
“Хозяйка” иногда, по ее словам, прятала “раба”
в ящик, встроенный между внутренними пружинами
кровати, и занималась любовью на этой кровати с
кем-нибудь другим. Меня выбрали в этот
“президиум”, чтобы я служила нейтральным
голосом, который сказал бы: мы можем не понимать и
не принимать то, что они делают, но мы обязаны
уважать их право на это. Я говорила свой текст,
сидя между “хозяином” в коже, с замшевой плетью
за поясом, и фараоном в консервативном костюме,
белой рубашке и галстук». Как и можно было
предсказать, одна часть аудитории призывала к
наказанию этих “грешников” и “психов”, в то
время как другие обвиняли “бездействующие
семьи” в возникновении явления садомазохизма.
Потом встал один человек, не имевший суждения на
этот счет, а просто искренне озадаченный, и
сказал: “Я не собираюсь критиковать никого из
вас. Я просто не могу понять, зачем вы все это
делаете?”

У них не было объяснения, которое бы
добавило больше ясности, чем те же рассуждения,
как и у Алана с Алисией, почему она находит
самореализацию и личную свободу в сексуальном
рабстве. Не важно, сколько раз кто-либо будет мне
терпеливо втолковывать: “Я свободен, потому что
мне самому больше нет необходимости делать
какой-либо выбор”, — я все равно не пойму, как
можно это назвать свободой. Да, я понимаю, что они
имеют в виду свободу в смысле отсутствия
ответственности за свою жизнь и удовольствия.
Для меня же свобода состоит как раз в принятии
этой ответственности, в том, что я сама могу
сделать выбор.

Джордж, известный “хозяин” с
Восточного побережья, активно участвовавший в
жизни Сцены почти тридцать лет, взялся помочь мне
в моем самообразовании. Он посоветовал мне
почитать “Письма К: Реальные истории о
садомазохизме”, написанные “сэром” Джоном Кью.
Он пообещал, что эта книга поможет мне понять,
зачем; понять не только головой, но и всем
существом.

Сэр Джон, весьма богатый человек,
утверждает, что его рабыни были
интеллектуальными, сильными “ровней” ему, но
через несколько страниц напоминает, что рабыня
должна считать своего хозяина “высшим
существом”. Он разделяет своих рабынь на пять
категорий: от классических мазохисток, которые
любят боль ради самой боли, до “бунтарок”,
которые бросают вызов хозяину, чтобы проверить
свои собственные границы терпения и его
способности к подавлению. Опыты, проведенные им с
женщинами, тоже различны: начиная с простого
бичевания и связывания, до “уроков” с женщиной
по имени Марго, которая хотела вытерпеть больше
боли, чем он соглашался ей причинить.

В течение четырехдневного испытания
(после которого он предпочел ее отпустить, нежели
и дальше идти навстречу ее желаниям) сэр Джон сек
Марго двадцать часов, прокалывал ей клитор и
соски, выжигал свои инициалы на внутренней
поверхности ее бедер, подсоединял электроды к ее
гениталиям и т.д. Но она хотела еще и еще.

Сэр Джон цитирует дневники, письма и
разговоры рабынь, обожавших его, точнее, его руку
с кнутом. Создается впечатление, что все писали
ему благодарные письма, за исключением Марго,
которая, как он предполагает, умерла на руках
мужчины, который с большей готовностью, чем он,
раздвигал ее возможности. Очевидно, рабыни сэра
Джона получали от него то, что им было нужно,
кроме, конечно, Марго, которая не могла
насытиться. Я не нашла ответа на вопрос
“зачем?”. Наоборот, появились еще вопросы, и
главный из них: что все это имеет общего с сексом?

Но я сознаю, что некоторые люди не
поймут, почему я могу получать удовольствие от
анального секса или от “свяжи и раздразни”. А
некоторые действительно не улавливают прелести
орального секса. “Вы просто не имеете базиса для
понимания, безнадежно завязнув в своем
генитализме”, — сказала мне одна лесбийская
“хозяйка” и может быть, она права. Я люблю
половое сношение. Возможно, для того, кто любит
сношение, невозможно понять силу соблазна
садомазохизма.

“Или в вас это есть, или в вас этого
нет, — говорит член садомазохистского клуба — это
проще пареной репы. Если в вас это есть, то это
просто часть вашей души как вера в Бога”.