Женька Шариков учился в брянской школе для слабоумных, как и младший брат. Когда была жива мать, она выводила долговязого Женьку и его косящего брата на прогулку, где мальчики громко кричали.

Но матери не стало. Отец тогда лежал в больнице. Женька выполнял родительские обязанности по отношению к брату. Отец, выписавшись, не знал, что и делать с таким наследством. Пить папаша бросил, но куда пристроить подросшего Женьку, не знал.

Младшего отправил в детдом. А старший, высокий черноволосый юноша с отрешенным взглядом, бродил неприкаянно. Лишившись брата, заполнил пустоту общением с бомжами. Его стали замечать у рынка с неопрятными личностями. Соседи стыдили Женьку: «С кем связался?» Но незлобивый малый лишь кивал головой: «А что я?»

Однажды его увидели вылезающим из подвала. Грязный, в замусоленной черной куртке, он и сам стал похож на бродягу. Сердобольные соседки начали выяснять, почему он залез в берлогу. Выяснилось, что домой Женьке путь закрыт.

Отец поначалу потребовал, чтобы сын не трогал ничего из его вещей, не лез в холодильник. Потом и вовсе поставил вторую входную дверь. Ключей Женьке не дали. Так настояла сожительница отца.

Женька Шариков стал бомжом. Особенным. Он единственный в Брянске бездомный, который спит на картонках у двери квартиры, где жил сам, а теперь обитает его отец. На площадке девятого этажа парень соорудил себе логово из разорванных коробок и старого тряпья. Когда уборщица впервые увидела, что он здесь поселился, прослезилась:

— Тебя что, выгнал отец?

— Никто меня не выгонял, — пробурчал Женька.

Возможно, невеликий его ум и вправду не может постигнуть, что он — уже бомж при живом родителе. Но Женька твердо запомнил просьбу уборщицы не сорить на площадке. И он аккуратно складывает окурки в стопочку или собирает их в пакет. Рядком начали выстраиваться банки и бутылки. В них соседки наливают ему чай.

Каждый вечер Шариков звонит в одну из квартир и просит горяченького. Не исчезло милосердие русских женщин — они выносят чай для странного парня с пугливым взглядом. А потом обсуждают судьбу Женьки Шарикова.

Мужики сочувствуют ему мало, сторонясь спивающегося человека, тряпье которого распространяет смрад. Одна соседка хотела отдать ему старые брюки мужа, но тот воспротивился: «Чтобы я потом любовался, как бомж в моих штанах ходит?» — «Я их хотела выбросить, какой-нибудь бомж все равно наденет». — «Зато я видеть не буду».

Один пытался укорить: «Жень, от твоей берлоги вонь на всю площадку!» Парень смотрел бессмысленно, а потом поник головой, как нашкодившая собачонка.

Летом он работал в одном из дорожных предприятий Брянска. Ходил в оранжевом жилете и даже пытался не без гордости рассуждать о работе. Но когда начал выпивать, его выгнали. Вернуться он не стремился, стал искать другие способы пропитания. Пару недель назад на его уже опухшем лице появились синяки. Оказалось, отомстили бомжи. У них вся округа поделена на зоны поисков: копайся в своих мусорных баках, а в другие не суйся.

Женька приспособился просить милостыню у входа в магазин. Заметив соседей, отворачивается. Этот стыд слабоумного подростка доводит до слез жалостливых женщин, живущих в подъезде, куда когда-то и он входил с ключами от своей квартиры.

Вечером, услышав звонок, они выносят чаю больше обычного. Иногда наливают в стеклянные банки борща. Шариков кивает головой и, согнувшись в три погибели, отступает спиной к лифту, чтобы забраться на площадку своего девятого этажа и там начать трапезу.

Иногда дверь его квартиры открывается. И Женька, как собачонка, замирает, стараясь угадать по звукам, кто вышел — отец или сожительница. Бывает, отец заглядывает за лифт. Он молча смотрит на сына и так же молча уходит…

На днях сердобольные женщины решили отправиться к отцу Женьки, чтобы пробудить в нем совесть.

— Когда мать Женьки была жива, дети были опрятные и накормленные, — говорит Елена Филина. — Пить Женька начал? Да у него отец пьянствовал, пока в больницу с инсультом не попал. Вот пускай теперь и побеспокоится о сыне. Мы же видим, что парню немного осталось. Лицо опухло, весь синий. Если не забьют забулдыги, так отравится.

В детдом его не определишь — вырос уже. В дом престарелых — рано. В наркодиспансер — некому отвести. К чиновникам идти — совсем уж бессмысленно.

Все понимают, что одного милосердия тут недостаточно. Чувствуют, что судьба еще дает шанс для спасения Женьки Шарикова. Но что делать конкретно — никто не знает…